Мы живем во Вселенной Малевича. Но очень редко это замечаем. Вадим Гущин фотографирует бытовые объекты так, что сразу становится ясно их происхождение из «Черного квадрата».

Главная идея дизайна – экономия формы. Эту идею для промышленного предмета впервые сформулировал Эль Лисицкий. Он был учеником Малевича. Казимир Малевич экономил выразительные средства живописи. Лисицкий трансформировал его мир для нужд производства. Поэтому индустриальная вещь в своей глубине прячет Малевича.

У современного предмета одни корни с современной архитектурой. СD-диски вместе с их конвертами похожи на клубы Константина Мельникова или Голосова, взятые в проекции (это можно увидеть в серии Вадима Гущина «Прокофьев», 2011). А пластиковые поддоны для продуктов родственны архитектуре Миса Ван дер Роэ или Фрэнка Ллойда Райта (и это можно разглядеть в гущинских «Пенопластовых подложках», 2011). Но для того, чтобы это обнаружить, их надо снять. При помощи фотографии вещи демонстрируют свою архитектонику.
Пространство Гущина можно было бы назвать матиссовым пространством. Потому что плоскость «опрокидывается» на зрителя подобно тому, как это происходит на полотнах великого француза – таких, как «Красные рыбки» (1912). За одним, и очень важным, отличием: у плоскости в гущинских работах нет никаких ограничений кроме одного – обреза сверху. У Матисса предметы выложены на физически определенной поверхности: будь то стол, ковер или земля. У Гущина предметы выложены на плоскости, которая теряет свою физическую природу.

Перед нами стол? Да, возможно, в студии и стоял стол. Но определяющими стол частями для зрителя являются столешница и ножки, их соотношение и их формы. Когда мы не видим ничего этого, сам стол утрачивает изначально заключенную в нем предметность, и ничего, что визуально связывало бы оставшуюся перед нами плоскость со столом, больше не существует. Перед нами – нечто, обладающее поверхностью и краем. То есть плоскость в чистом виде. Плоскость, сведенная к идее плоскости.

В этой точке мы расстаемся с привычным иллюзионизмом фотографии. С тем, что она связана с подражанием реальности, и с подражанием живописи, подражающей реальности. В своем отказе от иллюзионизма, Вадим Гущин идет по пути Казимира Малевича. Потому что там, где мы говорим о чистых формах, мы вспоминаем Малевича. Его работы, сведенные к изображению чистой плоскости.

Есть парадоксальный эффект у предметной съемки. Казалось бы, она документирует реальность. То есть представляет вещи равными самим себе. Но на деле, для этого она выносит вещи за пределы их обычного контекста. То есть ставит каждый отдельный предмет в метапозицию по отношению к реальности. И чем лучше сделана эта съемка, чем точнее воспроизведена вещь, чем больше формат, чем лучше объектив, тем в большей степени вещь отчуждена от своего привычного бытия. Будучи сфотографированными, вещи поднимаются над самими собой.

Фотография превращает вещи в образы вещей. Возникает вопрос о цели. В рекламе она очевидна: возвышающий образ предмета способствует продажам. В авторском пространстве Вадима Гущина промышленные предметы превращаются в скульптуры. И каждая из этих скульптур свидетельствует о своем истоке - Вселенной Малевича.

Вадим Гущин балансирует на тонкой грани предметное-беспредметное. Мир идей – это мир Малевича. Пространство предметов – это пространство потребления. Помещая предметы из супермаркета в космос Малевича, Гущин возвращает их туда, откуда они когда-то вышли. В изначальную пустоту. В пространство чистых идей.